Ее инструментом была темная деревянная трубка, примерно в две трети метра длиной и почти два сантиметра толщиной. Она поднесла ее к губам и дунула в отверстие вблизи одного из концов, взяв высокую нежную поту, меняющуюся по высоте, когда ее пальцы бегали по металлическим клапанам вдоль трубки.
При первых же звуках Фаллом вцепилась в рукав Блисс и зашептала:
– Блисс, это… – и Блисс опять послышалось «фифьюл».
Блисс покачала головой, но Фаллом настаивала:
– Но это она!
Альфиане уже начали оглядываться на Фаллом. Блисс ладонью прикрыла ей рот и наклонившись пробормотала «тише» прямо в ухо солярианки.
После этого Фаллом слушала игру Хироко молча, но ее пальцы периодически двигались, словно работали с клапанами инструмента.
Последним выступающим на концерте был пожилой мужчина, игравший на инструменте с гофрированными боками, висевшем на его плечах. Он то сдвигал, то раздвигал его, в то время как одна рука мужчины двигалась вдоль ряда белых и черных клавиш, нажимая их поодиночке и по нескольку сразу.
Тревайз нашел эти звуки особенно утомительными, варварскими и неприятными, напоминающими вой диких собак с Авроры. Не то чтобы они были так уж похожи, но вызываемые ими эмоции совпадали. Блисс выглядела так, словно предпочла бы заткнуть пальцами уши, а лицо Пелората застыло в каком-то непередаваемом выражении. Похоже, это доставляло удовольствие только Фаллом, поскольку она притопывала ногой, и Тревайз, заметив это, понял, к своему удивлению, что она отбивает такт.
Наконец концерт завершился и поднялся громовой свист, сквозь который отчетливо пробивались звонкие трели Фаллом.
Затем слушатели разделились на маленькие группы, громко заговорили и вновь превратились в шумных и крикливых альфиан, какими они, казалось, были при большом скоплении людей. Музыканты, игравшие на концерте, стояли у стены, беседуя с подошедшими поблагодарить их.
Фаллом выскользнула из рук Блисс и подбежала к Хироко.
– Хироко, – воскликнула она задыхаясь, – позволь мне посмотреть.
– Что, дорогая? – не поняла Хироко.
– Вещь, на которой ты играла.
– Ах, – рассмеялась Хироко. – Это – флейта, маленькая флейта.
– Могу я потрогать ее?
– Разрешаю только взглянуть. – Хироко открыла футляр и вынула инструмент. Он состоял из трех частей, но она быстро собрала их вместе и протянула Фаллом: – Подуй в это отверстие.
– Я знаю, знаю, – нетерпеливо бросила Фаллом и схватила флейту.
Машинально Хироко отдернула ее и взяла покрепче.
– Дунь, но не прикасайся к ней.
Фаллом казалась разочарованной.
– Могу я тогда поглядеть на нее подольше? Я не прикоснусь к ней.
– Конечно, дорогая.
Она скова протянула флейту, и Фаллом пристально уставилась на инструмент.
И вдруг свет в зале померк, и в шуме людских голосов раздался немного неуверенный и дрожащий звук флейты.
Хироко от удивления чуть не выронила флейту, а Фаллом воскликнула:
– Получилось, получилось! Джемби говорил, что когда-нибудь у меня получится.
– Это ты вызвала звук флейты? – спросила Хироко.
– Да, я, я!
– Но как же ты это сделала, детка?
– Я виновата, Хироко, – вмешалась красная от смущения Блисс. – Я уведу ее отсюда.
– Нет, – возразила Хироко. – Я хочу, чтобы она сделала это еще раз.
Несколько альфиан приготовились слушать. Фаллом нахмурила брови, словно в большом напряжении. Свет померк, и вновь возник звук флейты, только более чистый и уверенный. Затем он стал меняться, по мере того как металлические клапаны вдоль флейты двигались, сами складывая аккорды.
– Это не похоже на то, как… – Фаллом слегка задыхалась, словно это ее дыхание привело флейту в действие, а не движимый энергией Фаллом воздух.
– Она, должно быть, черпает энергию от электрического тока, питающего лампы, – шепнул Тревайзу Пелорат.
– Еще, еще раз, – хрипло проговорила Хироко.
Фаллом закрыла глаза. Звук теперь стал сильнее, но мягче, чувствовалась большая уверенность. Флейта играла сама по себе, а клапанами двигали не пальцы, а энергия, передаваемая через пока недоразвитые частички мозга Фаллом. Возникая почти случайно, звуки складывались в музыкальную последовательность, и постепенно все зрители собрались вокруг Хироко и Фаллом, наблюдая, как Хироко осторожно держит флейту большим и указательным пальцами за концы, а Фаллом, закрыв глаза, управляет потоками воздуха и движением кнопок.
– Это фрагмент того, что я играла, – прошептала Хироко.
– Я запомнила, – торопливо кивнула Фаллом и снова сосредоточенно сдвинула брови.
– Ты не сделала ни единой ошибки, – сказала Хироко, когда музыка стихла.
– Но это неправильно, Хироко. Надо играть по-другому.
– Фаллом! – возмутилась Блисс. – Это невежливо! Ты не должна…
– Пожалуйста, – повелительно сказала Хироко, – не надо мешать. Почему неправильно, дитя?
– Потому что я бы сыграла иначе.
– Покажи как.
И вновь зазвучала флейта, но более затейливо, поскольку та сила, что нажимала клапаны, делала это теперь быстрее, в стремительной последовательности и более продуманных сочетаниях, чем прежде. Музыка стала сложнее, эмоциональнее и живее. Хироко стояла прямо, как натянутая струна, в зале воцарилась гробовая тишина.
Даже после того как Фаллом перестала играть, никто не проронил ни слова, пока Хироко не произнесла, глубоко вздохнув:
– Малышка, ты когда-нибудь играла это раньше?
– Нет, – сказала Фаллом, – прежде я могла играть только пальцами, а ими я не смогла бы извлечь ничего подобного. – Затем добавила, простодушно и без следа превосходства: – И никто не сможет.